Покорение Сибири… молдаванами

Молдаване не робели даже в изгнании — строили колодцы, выращивали овощи, учили местных делать вино, а хозяюшек — готовить лакомые блюда… И сами многому учились…

…Слушая рассказ моего собеседника, я вспомнил песенку из детского фильма: «И у края пропасти, и у волка в пасти не теряйте бодрости и верьте в счастье!»

В канун 6 июля, годовщины депортаций, он вспомнил, что это была пора его детства, и в лихую годину нашлось место для забавных эпизодов.

До свободы рукой подать

Окончив Бельцкий пединститут, Николай Николаевич Лазэр стал бельчанином. Потому как влюбился в бельчанку, которую родители ни в какую не захотели отпустить на работу в другие места. Так что он нашел подобающую службу, стал отцом сперва дочери, потом двойняшек — сына и дочки, а теперь начинает считать и понемногу нянчить внуков. Тогда же, 6 июля 1949 года, ему было всего восемь лет.

— В ту ночь мама разбудила нас всех и велела стоять смирно, потому что к нам пришли важные дяди. Нам это страшно не понравилось, спать хотелось, но нашего мнения никто не спрашивал. Явился вооруженный солдат, а с ним и активист сельсовета, который, понимая важность своего положения, почти торжественно прочел с бумажки текст, из которого явствовало, что наша мать — буржуйка и что наше место — в тайге, где придется за такой грех расплачиваться ударным трудом. Потом те двое вынесли из дома стол, загородили им входную дверь и велели нам ждать, пока прибудет транспорт, чтобы нас увезти на железнодорожную станцию. Они за тот стол сели и вскоре уснули. Мы, трое братьев, только этого и ждали — прошли на четвереньках под столом и вышли на улицу, чтоб похвастаться соседским пацанам, что мы будем кататься на поезде, которого в жизни не видели.

Иоанна Николаевна, мать сорванцов, обнаружила их отсутствие, но под стол лезть не стала, потому как у дома была и задняя дверь. Она пошла их искать. На улице встретила соседа, которому, к счастью, поездка в Сибирь не светила. Он уважал соседку, у которой учительское образование, а муж — бывший директор школы. Мужа, Николая Ивановича, забрали раньше, по политическим соображениям.

— Вы бы, Иоанна Николаевна, убежали в лес, ведь до опушки рукой подать, — предложил он. — Там спрячетесь до лучших времен.

— Куда мне с такой оравой? — горько ответила мать. — Чем я их в лесу кормить буду? И потом я привыкла подчиняться законам. Будь что будет.

Так что утром семья Лазэр вместе с другими прокатилась на грузовике до станции Буковэц, а там всех погрузили в вагоны — и началось долгое путешествие на восток.

— Яснее всего я помню, что нас кормили трижды в день, — вспоминает Николай Лазэр. — Открывалась дверь вагона, и солдат кричал: «Два ведра, три мешка, три человека!» Охотников таскать мешки сперва не находилось, потом их стало в избытке. Затем люди поняли причину: те, кто шел за едой, по дороге набивали хлебом свои карманы и пазухи, чтобы на остановках разменять его на курево. Триста лет турки, будучи у нас хозяевами, сдирали кожу с наших земляков за воровство, а мы красть так и не отучились!

А я нечаянно подумал: несомненно, кто-то из тех воришек сегодня числится у нас в олигархах…

Как бессарабцы стали сибиряками

— Наш приезд в тайгу был подобен высадке на Марс, — говорит Николай Лазэр. — И дело не в лесном пейзаже, к которому мы в дороге уже привыкли. На несуществующем перроне нас встретили охранники лагеря, в основном женщины. Одеты они были в гимнастерки, брюки галифе, окутаны в сетки против комаров. Молдаванки стали креститься: «Боже спаси и сохрани! Дьяволы! Сгиньте!» Не понимая нашего языка, вместо того чтоб сгинуть, охрана велела нам топать по бездорожью к приготовленным для нас баракам. На второй день, однако, пришлось уже охранницам креститься, потому как наши женщины, изведав укусы комаров и москитов, вышли на работу в лес… в мужских кальсонах.

Перед тем как распределить людей на работу, комендант лагеря объяснил депортированным, что им нельзя уходить от лагеря дальше чем на 15 километров. Хотя они иногда и отлучались в город Тайшет, до которого было 100 километров, но чтобы добраться до Иркутска, требовалось специальное разрешение.

— Да и кто мог, не зная русского языка и не имея документов, сбежать оттуда? — объясняет Николай Николаевич. — Правда, нашелся смельчак. Это был цыган, который сказал, что цыгану негоже долго жить в одном и том же месте. Он умудрился добраться до Молдовы, а там его поймали и вернули обратно. Мы же зажили непривычной вначале лагерной жизнью. В длинных сараях каждой семье отводилась небольшая отдельная комнатка, в которой размещались на равных правах люди и домашний скот. Со временем у нас появилось несколько коз. Вначале была Галя, которая первым делом научилась воровать картошку из наших запасов. Со временем жизнь наладилась. В нашем лагере были начальная школа, медпункт, пекарня, баня, клуб. Хотя там проживали и местные жители, никакого названия у этого населенного пункта не было, так что у тех, кто там родился, по сей день в паспортах написано: «Место рождения — 92 километр» и название того участка железной дороги. Для нас, пацанов, это было просто продолжение детства. Мы ходили по шпалам в школу, семь километров туда и семь обратно, возвращались, когда уже темнело, и маме приходилось постоянно переживать за нас. Зато как много в лесу было грибов и ягод, как весело было, когда наши козы весной дарили нам до 14 козлят и можно было полакомиться сладким мясом! Наша сестренка Люся, которой в дни депортации было всего лишь три с половиной года, в Сибири ходила в садик, быстро выучила русские стихи и песни и с удовольствием пела при каждой возможности. Единственным нашим горем было отсутствие отца, который томился в лагере для политзаключенных. Там, где он трудился, стояло огромное панно, на котором метровыми буквами было написано: «Канал Волга — Дон — ударная комсомольская стройка!»

Долгая дорога домой

— Наступил 1953 год. В первых числах марта умер Сталин, но еще три года нам пришлось ждать возвращения домой. Видимо, мы в Сибири так расплодились, что для нашего вывоза обратно требовалось намного больше транспорта. Ведь за время нашего пребывания там, в лагере, было сыграно несколько свадеб, в том числе и свадьба нашей старшей сестры Еуталии, у которой родились сыновья, а в их паспортах до сих пор написано «92 километр».

Так что пришлось будущему бельчанину еще три сезона выполнять свои прямые семейные обязанности — готовить на зиму небольшие веники из веток хвои для кормления коз. За кончиной вождя последовала амнистия, причем амнистировали не только порядочных людей, но и обитателей лагерей для нарушителей законов. Очутившись на свободе, они по дороге из Сибири в Европу стали грабить города и села азиатской половины Союза.

— Досталось и нашей семье, — говорит Николай Николаевич. — Мой старший брат Ион сходил в соседнюю деревню Паренду, где жили депортированные в 1940 году жители Прибалтики. Мы у них покупали картофель, муку, другие продукты. По дороге обратно на Иона напали грабители из бывших зэков и все продукты забрали. Мать обрадовалась, что его оставили живым. Наконец разрешили и нам вернуться в родные Ниспорены. Здесь пришлось ютиться у родственников, потому что наш дом конфисковали. Он был довольно вместительным, там долгие годы находился детский сад. Вскоре вернулся и наш «комсомолец» из Волгодонска, бородатый худой старец, в котором нелегко было узнать родного отца. Как бывшему политзаключенному, ему не разрешили строить дом в Ниспоренах, дали работу учителя в сельской школе, а потом и пришкольный участок определили для строительства дома. Там мы и жили, выросли и разлетелись по свету.