Иван Семёнович Голубев знаком читателям нашей газеты.
Он гнал фашистов, начиная с родных ему приднестровских мест и до самого Берлина
Весной ему
исполнился 91 год, он последний живой ветеран Великой Отечественной в селе
Селиште Ниспоренского района. На днях я побеседовал с ним и узнал, что второй
год подряд его поздравляют с Днём Победы у него дома, а не там, где он бы мог
возложить выращенные своими руками цветы к памятнику павшим товарищам по
оружию.
Лишь на карте от Днестра и до
Прута рукой подать
Долго сердился Иван Семенович на одного
ветерана-ниспоренца, который во время открытия в 2004 году мемориала в Шерпенах
заслонил собой название его родной дивизии.
«Я говорю: ну отойди ты на несколько
сантиметров, пока нас фотографируют, — рассказывает ветеран. — А он глазеет в
объектив и рад, что его увидят внуки и правнуки. Теперь моя обида прошла. Того
бойца уже нет, а мне еще приходится мучиться и лечить свои болезни. Но мое
место в Ясско-Кишиневской операции забыть не могу: 3-й Украинский фронт, 5-я
ударная армия, 9-я дивизия, 53-й стрелковый полк».
Воевал Иван
Семенович не за Шерпенский, а за Кицканский плацдарм, над которым возвышалась
колокольня так называемого Новоафонского монастыря, где и находился наш
наблюдательный пункт. В один из августовских дней 1944 года ему, уроженцу
Приднестровья, только что прошедшему «учебку», приказали наладить связь с
артиллерийским расчетом. Он и пошел — по-пластунски, под свист пуль и снарядов,
по открытому полю боя. Где-то очень близко упал снаряд, от взрывной волны Ивана
на несколько минут контузило. Очнувшись, пошел дальше, пока не дошел до места,
где находился расчет. И увидел, что тот самый снаряд уничтожил весь состав
расчета.
«Вместе с другими товарищами быстро
похоронили ребят. А когда отходили, другой снаряд упал как раз в то же место.
Пришлось еще раз захоронить бойцов. А уже через пару дней, 20 августа, мы вошли
в село Хаджимус, что совсем рядом с Бендерами. По его улицам удирали немецкие
танки, наша артиллерия в них била, а, войдя в село, где у меня раньше было
много друзей и знакомых, я увидел пустые дома, все население оттуда ушло. За
селом обнаружили огромное здание военного госпиталя, где немцы, видимо,
рассчитывая на долгое здесь проживание, установили пианино и впопыхах оставили
его и несколько аккордеонов. Трофеев кругом видимо-невидимо, но до них ли нам
было? Кто успел, прихватил губную гармошку, мастерить их немцы умели. А мы,
связисты, искали немецкие катушки, потому как их кабель для телефонной связи
был намного лучше и надежнее нашего».
В поисках тех самых катушек Голубев от
своей части отстал. Зато неожиданно встретил своего шурина Василия. У него
трофей был — бутылка шнапса. Предложил выпить по стопочке, но Голубев
отказался, заметив в поле группу лошадей. Их тоже оставили немцы. Он и
взобрался на одну из них и поскакал на поиски своих товарищей.
«Я шел по полям, по
подсолнуху и кукурузе, и вдруг мне навстречу двое немецких офицеров. Я направил
на них свой автомат, а они в ответ машут руками и кричат: «Гитлер капут!»
Побросали свои пистолеты. Я велел им идти впереди, так и добрались до какого-то
села. Вошли в первый попавшийся двор. Старичок принял нас, немцы сели на
завалинку, достали из своих запасников какие-то галеты и шнапс. Галеты я
попробовал, к шнапсу не притронулся. Кое-как утолил голод. А тут по улице
капитан танкистов идет. Я ему «подарил» пленных немцев, он мне дал хлеба и
банку консервов.
Это уже был обед. Я им поделился со стариком, который сказал,
что у него в скирде соломы припрятан шнапс. Я сказал, что мне нужно спешить, и
пошел дальше, свой полк догонять. Шел не один день, пока дошел до Прута.
Советские войска загнали немцев в котел, заваруха была страшная, и таких, как
я, затерявшихся оказалось немало. Нас понемногу собрали в кучу и потом вновь
прикрепили к разным частям. И стал я вместо связиста сапером. Страшнее, зато
почетнее. Потом были Беларусь, Польша, Одер и Шпре, окраина Берлина, Победа и,
наконец, долгая дорога домой».
Живой мемориал лишь в памяти
остался
О том Дне Победы 2004 года Иван
Семенович Голубев всегда готов рассказать во всех подробностях.
«Ко мне с самого
утра заехал сам военком из Унген, ведь тогда уезды были. Довез на своей
служебной машине до самих Шерпен. Нельзя было не удивиться — на голом месте
вырос такой красавец-мемориал. Первым делом я бросился искать стелу своей
части. И нашел! Расцеловать хотелось тот холодный камень! Говорят, что война —
это хаос. А ведь вот мое место в той борьбе за мир, вот где был я, маленькая
шестеренка огромного механизма, который и привел к Победе. Если бы мне
предложили выступить, нашел бы я нужные слова благодарности президенту страны
Владимиру Николаевичу Воронину за саму идею возвести этот большой памятник
подвигу советских воинов. А сюрпризы шли один за другим. Театрализованный штурм
правого берега Днестра, разные волнующие эпизоды войны в исполнении хороших
артистов, освящение мемориала собором во главе с митрополитом Владимиром. А
потом, в специальном крытом помещении, праздничный стол и фронтовые сто
граммов. Я принял их не без улыбки, вспомнив, как тогда, во время войны, трижды
отказался от немецкого шнапса. И правильно сделал! Можно ли его сравнить с
победной чаркой?»
Ветеран прерывает свой рассказ и
становится грустнее.
«К сожалению, тот
День Победы, проведенный на мемориале в Шерпенах, оказался первым и
предпоследним. Участвовал я там в праздновании Победы и в следующем году. Затем
несколько лет меня и других фронтовиков приглашали в райцентр на празднования,
потом — только у памятника павшим в селе, а в последние годы примар с
помощниками просто заезжает ко мне домой, вручает деньги от государства и кулек
с провизией от примэрии, и я вновь остаюсь один.
Правда, обязательно
поздравляют сын Володя и дочь Светлана. И подарки шлют, и к себе на постоянное
проживание зовут. Но ни к дочке в Кишинев, ни к сыну в Новосибирск не тянет.
Пока могу, ухаживаю за своим домом, где прожил много счастливых лет с женой
Ириной, которой несколько лет уже нет».
Гражданин страны по имени Молдова
День дождливый, копошиться в огороде
нельзя, потому, беседуя, мы дошли с Иваном Семеновичем и до темы курения и
наших законов, запрещающих его с самого начала июня. Я намекнул ветерану на то,
что во многих фронтовых песнях о куреве говорится с нежностью и даже
задушевностью.
«Ну, нельзя же было язвить на такую тему, иначе бы
мог рассердиться заядлый кремлевский
курильщик, — сказал Иван Семенович. — Я тоже на фронте курил — и махорку, и
папиросы «Казбек», которые нам давали в праздничные дни. А в мирное время
бросил. И жена курильщиков не терпела. Но вы напомнили мне интересный эпизод.
Случилось это в конце восьмидесятых годов, в пору политических перемен и
перехода к независимости нашей республики. Ехал я в Кишинев на попутной
легковушке, в каком-то селе подсел человечек в аккуратном костюме и при
галстуке.
Неразговорчивым оказался, зато стал курить одну сигарету за другой, и
мы, сидя с ним на заднем сидении, уже не видели водителя. Я не вытерпел и
сказал ему, чтоб он перестал нас коптить. На что он, видимо, возомнивший себя
борцом за справедливость, на мои гневные слова на русском спросил на
молдавском: «Да че, пыня ноастрэ ну-ць плаче?» То есть «тебе наш хлеб не
нравится?». Ах ты, молокосос, подумал я, да я ведь почти полвека берегу
колхозную копейку, в деревне тружусь, а что такое хлеб, с детства знаю, собирал
его в снопы, пока не пухли руки, на этой же молдавской земле. И пошел на него в
наступление на молдавском языке, который тоже с детства знаю и люблю, равно как
и русский, и свой родной украинский. Не вытерпел мой собеседник, сошел с машины
на Скулянке, хотя собирался ехать до самого центра. Я не сказал ему, что был на
фронте, не заслужил он этого. Что я могу сказать? Табак на фронте нужен был, а
в мирное время чем его меньше, тем лучше. Я очень давно бросил курить, и совсем
не жалею. На войне защищал большую страну, а раз история рассудила по-своему, я
доволен, что живу в стране поменьше, но независимой и никому ничем не обязанной
— по имени Молдова.»
Ион Мардарь
скачать dle 10.6фильмы бесплатно